Дмитрий Пиликин
Директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский рассказал Дмитрию Пиликину, чему и за чей счет место в Зимнем дворце и кому не место на Дворцовой площади.
В: Музей давно уже не башня из слоновой кости. Как вы относитесь к изменению выставочной политики крупных мировых музеев — таким прецедентам, как выставка Джеффа Кунса в Версале или роспись плафонов, выполненная Саем Твомбли в Лувре ?
О: Музеи действительно перестали быть башнями из слоновой кости, но совсем забывать об этой башне нельзя, поскольку музей — это и особое сакральное пространство, где хранятся вещи, связанные с культурной памятью. Наплыв туристов — это хорошо, но для этих ли зрителей мы стараемся? Поток экскурсионных групп проносится по залам, сметая более внимательного зрителя, который гораздо лучше способен понять все тонкости наших искусствоведческих построений. Что же касается современного искусства, раньше мы делали выставку современного художника только в том случае, если он уже признанный классик. А теперь стали рисковать. Традиционный посетитель этого не принимает, но зато у нас появилась новая аудитория поклонников современного искусства. Например, мы ввели скульптуру Луиз Буржуа в экспозицию залов античного искусства. Традиционные зрители возмущаются этим «святотатством». Но это от невнимательности. Ведь зал, где помещена Буржуа, посвящен освоению классического наследия: там «античный» Пиранези, бюсты римских императоров, созданные в ренессансной Италии. В этих же залах мы планируем открыть и выставку Энтони Гормли.
В: А почему Эрмитаж отказался выставлять работу Дэмиена Херста «Из любви к богу» — бриллиантовый череп?
О: Переговоры с Херстом действительно велись, поскольку если уж мы показываем яйца Фаберже, то можем показать и ювелирный проект современного художника. Однако в процессе переговоров мы столкнулись с тем, что происходит чрезмерная рекламная мифологизация этого произведения и его показ влечет за собой такие расходы (как материальные, так и моральные), которые значительно превышают предел, который Эрмитаж мог себе позволить. То есть появился уж слишком отчетливый коммерческий привкус, который в нашу некоммерческую позицию никак не вписывался.
В: Как вы оцениваете решение руководства музея Метрополитен убрать из экспо-зиции изображения пророка Мохаммеда (см. «Артхроника» № 3, 2010)? Не сталкивались ли вы с подобными проблемами?
О: Неоднократно. Первый раз — достаточно давно, когда готовил книгу о коранических сказаниях. Я хотел проиллюстрировать ее миниатюрами из редких мусульманских рукописей, где были изображения пророков. Люди, которые давали мне этот материал, предупреждали: «Миша, вот это лучше все же не включать». Моя книжка издавалась еще при советской власти, и бояться мне было нечего, но само это замечание от людей, чье мнение я очень уважал, запомнилось. Того, что может оскорбить, надо стараться избегать. Но с этой корректностью не следует заходить и слишком далеко, миниатюра — это факт культуры, и его отрицать нельзя. Здесь каждый раз надо искать приемлемые пути. Скажем, мы делали выставку «Ислам между Европой и Китаем». Там было представлено мусульманское искусство с китайским влиянием и христианское искусство, существующее в мусульманском мире. То есть выставка представляла собой научное рассуждение. Надо учитывать и место, где проходит выставка. Лувр показывал мусульманское искусство в Саудовской Аравии, и они удалили все изображения пророка, отчего выставка сильно потеряла. Но они не хотели скандала. Музей может позволить себе провокацию в художественной сфере, а вот в культурной сфере этого делать нельзя. Есть показательная история карловских мучеников — христиан в средневековой Испании. Они хотели подвига и добивались мученической смерти в довольно терпимом мусульманском обществе: приходили на базар и во всеуслышание ругали Мохаммеда. Пару раз их просто прогнали, но на третий все же казнили.
В: Вы член президентского совета по культуре. Насколько он работоспособен?
O: Президент не очень часто, но все же встречается с деятелями культуры и выслушивает их боли. Иногда на заседания вызывают чиновников, и они приходят, поскольку это все же администрация президента. В результате появляются документы, позволяющие изменять и создавать законы.
В: Обсуждалась ли там проблема передачи музейных экспонатов церкви?
О: Пока нет. Мы обсуждали проблемы с передачей и реставрацией недвижимости (например, Рязанского кремля), а про этот закон нам говорили, что он создан для «облегчения процедуры» передачи архитектурных памятников, и вопросов не было. Но когда появился текст закона, там оказалась прописана возможность изъятия всех религиозных памятников, а это уже противоречит музейной логике. Не следует вступать в лукавый спор о том, кто может сохранить лучше. Понятно, что лучше всех это сможет сделать какой-нибудь миллионер, который спрячет икону в саркофаг и не даст никому на нее смотреть. Попадание культовых предметов в музей — это знак того, что за ними признана художественная ценность. И эта ценность выше, чем ритуальная.
В: Сколько Эрмитаж может тратить в год на покупку произведений искусства? Каковы источники пополнения коллекции? Чего сейчас больше — даров или закупок?
О: Я горжусь нашими закупками, их у нас больше, чем даров. Эрмитажу каждый год выделяют полмиллиона долларов. На каждую покупку Министерство культуры должно дать разрешение, даже если деньги поступили от мецената. Когда на рынке появляются какие-то исключительные вещи, мы также обращаемся к министерству. Там в конце года бывают неизрасходованные деньги. Именно таким образом в этом году мы купили чудесную серию фотографий Роджера Фэнтона времен Крымской войны. Помогают и меценаты. Недавно нам купили рисунки Юрия Фельтена с изображениями здания Нового Эрмитажа. Наши последние образцовые покупки — это фарфор и рисунки пушкинской эпохи из коллекции галереи Попова (парижская галерея Popoff & Cie, основанная в 1920 году русским офицером Александром Поповым, специализируется на живописи и графике русских художников XVIII–XX веков, русском и европейском фарфоре XVIII века. — «Артхроника»). Это была дорогая покупка, и деньги на нее собирались из разных источников.
В: Как вы относитесь к практике проката музейных шедевров, то есть к экспонированию их за деньги за рубежом?
О: Это неправильная формулировка. Когда мы делаем выставку за рубежом, мы получаем компенсацию за созданный культурный продукт. Плюс небольшая компенсация за то, что на время выставки эти вещи будут отсутствовать в Эрмитаже. Это нормальная общемировая практика. А в случае, скажем, обменных проектов с музеем Метрополитен или Британским музеем мы не будем брать плату с них и они не будут брать плату с нас, поскольку это честь показывать проекты из таких музеев.
В: Вас не смущает, что галерея Саатчи, в сотрудничестве с которой Эрмитаж провел две выставки, и галерея White Cube, участвовавшая в подготовке выставки Чака Клоуза, — это откровенно коммерческие институции?
О: Абсолютно не смущает. Все эти выставки финансировались «Обществом друзей Эрмитажа». Саатчи только немного помог с изданием каталога. Начав заниматься современным искусством, мы входим в тот мир, где понятия «музей» и «коммерческая галерея» почти слились. Если ты занимаешься современным искусством, то должен работать с галереями. Другое дело, кого ты выберешь? На мой взгляд, лучших специалистов по современному искусству, чем Саатчи или Норман Розенталь, который ему помогал, нет. Не надо стараться быть большими роялистами, чем король, если музей заинтересован в показе современного искусства, то лучший материал можно найти именно в галерее. Безусловно, капитализация художника в результате выставки в Эрмитаже увеличивается. Но это касается любого искусства, в том числе и старого. В конце концов мы создаем оригинальный выставочный продукт, а не сдаем помещение в аренду. Сотрудничаем мы именно с музеем Саатчи (у него, кстати, бесплатный вход), а не с коммерческой галереей Саатчи.
В: Когда откроются новые помещения в Главном штабе и что там будет происходить?
О: Есть точная дата — 2014 год. Первые два двора — в 2010 году, там в этом году завершены работы. Сейчас укрепляется фундамент по периметру всего здания, и мы еще должны понять, насколько эта часть будет пригодна для экспонирования. Там будет постоянная экспозиция, но часть залов будет выделена под временные выставки. Коллекция импрессионистов переедет из основного корпуса в специально создаваемую «Галерею памяти Щукина — Морозова». Там на третьем этаже будет чудесное помещение с верхним светом.
В: Почему вам так не нравятся концерты и катки на Дворцовой площади?
О: Прежде всего мне не нравится уродство. А каток был уродлив и вульгарен. У нас сейчас нормальный диалог и с Центром фестивалей, и с городскими властями. Что касается концертов, то децибелы не нравятся прежде всего нашим экспонатам. Мы выдвигаем определенные технические ограничения, и профессиональные организаторы находят решение, как их выполнить (это было сделано и на концерте Rolling Stones, и на Мадонне). А вот с непрофессионалами, которые нацелены только на коммерческую выгоду, мы работать не хотим.
