Милена Орлова
С тех пор как Эвелина Хромченко появилась в эфире Первого канала в роли прокурора в программе «Модный приговор», ее вердиктам внимают миллионы соотечественников. Милена Орлова спросила главного редактора журнала L’Officiel, какой приговор она бы вынесла представителям художественного сообщества, и узнала много нового о гламуре, зомбировании и антибуржуазности.
В: То, что показывают на мировых подиумах, часто называют произведениями искусства, а некоторые знаменитые кутюрье — Армани, например — выставлялись в художественных музеях. И все же в чем для вас принципиальное различие между дизайнером одежды и художником?
О: Однажды коллекционер и фотограф Сергей Борисов показывал какую-то абстракцию в розовых тонах. Его друг, известный пиарщик, спрашивает: «Ведь любой может такую картинку намалевать, ну вот хоть я?…» Борисов ему ответил: «Может, оно и так, но деньги за это получает он, а ты — нет». Каждый должен заниматься своим делом, и если делать его блистательно, как упомянутый вами Армани, то плоды твоих трудов будут признаны произведениями искусства.
В: Вы озвучили в русском переводе героиню фильма «Дьявол носит Prada», главного редактора модного журнала, которая заставила поступившую к ней на работу девушку немедленно переодеться, снять богемный синий свитер. Что вы запрещаете носить своим сотрудникам? Есть ли в вашей редакции дресс-код?
О: Голубой свитер был не богемный, а кошмарный. Конфликт не в том, что секретарша Миранды Пристли надела дешевую вещь, а в том, что она надела не идущую ей обыкновенную вещь и кичится этой своей обыкновенностью. Это примерно то же самое, что сказать вам при устройстве на работу: «Этот ваш Малевич — полная ерунда», в общем, явная профнепригодность. Я ничего не запрещаю носить сотрудникам L’Officiel, они все прекрасно одеты. Но я никогда не позволю проникнуть в офис обладательнице розовой крокодиловой сумки, в которой сидит маленькая собачка. Но если блондинка с розовым крокодилом и собачкой подает себя нетривиально, остро, у нее есть все шансы. А дресс-кода у нас нет: мы его ежедневно создаем, причем не только для себя, но и для всей читательской армии L’Officiel.
В: Не кажется ли вам циничной существующая в моде игра «в бедность», когда изначально антибуржуазные рваные джинсы и забрызганные краской ботинки превращаются в дорогие фетиши и символы престижа?
О: Мода вообще не задумывается о том, сколько изначально стоит то, что вдохновило дизайнера. Вы же не устраиваете возмущенных дебатов из-за того, что Вебстер и Нобл для своих недешевых скульптур используют мусор, который ничего не стоит. И никто не считает коллекционера простаком: мол, купил мусор задорого, правда же?
Сегодня философский вопрос «что носить?» предполагает и другие: как носить? кому носить? с чем носить? где носить? Представьте себе толстого мужчину, который приехал туристом на Бали и носит там сандалии с носками. Невкусно, правда? Хочется даже начать бороться против всех сандалий с носками. Но ровно до того момента, пока не увидишь последнюю коллекцию Chloe, где Ханна Макгиббон предлагает именно сандалии с носками, и они такие привлекательные, что хочется только не опоздать в магазин. Правда заключается и в том, что такие толстые мужчины могут спровоцировать модное движение. Когда-то я воспринимала облик представителей русского комьюнити с Брайтон-Бич как личное оскорбление. А теперь считаю, что это заповедник стиля, который нужно трепетно хранить, потому что любое мощное высказывание в области стиля — это питательная среда для новых идей.
Пока Россия плевалась в сторону навязших в зубах за советскую эру кокошников и матрешек, у нас на глазах захирела целая огромная индустрия, и если, например, Джон Галльяно вдруг захочет войти в контакт с производителями оренбургских платков, у него это может не получиться. Какая-то странная история творится с потрясающими русскими производствами, великолепные мастера вынужденно уходят из ремесел. На наших глазах умирает русский кутюр, потому что принимающие решения не понимают: замени толстяка на красотку манекенщицу, бывшего партработника — на молодого модельера, и все пойдет по-другому. И от этого будет большая польза — и деньги в казну, и имидж для страны, и рабочие места для провинции.
Что же касается антибуржуазности, то сегодня она не очень актуальна. Каждый может заработать деньги. И каждый решает, что именно ему носить. С этой точки зрения, дорогие дизайнерские ботинки, забрызганные краской, лучше, чем дешевая подделка дорогой сумки из подземного перехода.
В: Вы бываете на вернисажах выставок. Хорошо ли, на ваш взгляд, одеваются художники?
О: Это очень особый мир, где сильны модные принципы Prada, Azzedin Alaya, Yamamoto, Comme des Garcones, Costume National, Helmut Lang, Marc Jacobs. Это же своего рода шоу-бизнес… Но художник художнику рознь. Я заметила, что если художник живописен, если его облик — это художественное высказывание, значит, стоит взглянуть на его работы. Возьмите для примера последнюю премию Кандинского: выходит на сцену живописный Олег Кулик, на него приятно смотреть, его интересно слушать, его работы — это серьезное художественное слово. А помните, как выглядят люди, которые выпустили вместо себя на сцену бедную девочку с речью на бумажке? Вот вам и ответ.
В: «Гламур» — одно из самых страшных ругательств в художественной среде. Можете ли вы алаверды назвать слово, которое характеризовало бы самое неприемлемое для вас в современном искусстве?
О: Ну вот опять подмена понятий… Гламур означает «волшебство». Если для кого-то волшебство — это клубная тетка не первой свежести в стразах, перьях, с голым животом и на плексигласовых платформах — это его проблема. Слова следует употреблять согласно их настоящему значению. Так что же плохого в настоящем волшебстве? Для меня все неприемлемые явления обозначаются словом «безвкусица». Мой товарищ, Андрей Разбаш, однажды очень правильно сказал: «У кого нет вкуса, у того нет совести».
В: Многие интеллектуалы и в их числе художники (скажем, американка Барбара Крюгер) считают, что модная индустрия зомбирует людей, навязывает им свои идеалы красоты (что исторически было прерогативой художников) и образ жизни. Масса современных произведений посвящена критике общества потребления, в котором модные журналы играют едва ли не решающую роль. Что вы возразите на эту критику?
О: Я нахожусь в верхних, лабораторных, слоях индустрии моды. Я не знаю здесь злых гениев, которые покушаются на глубины человеческого сознания. Зомбируют, когда хотят заставить людей делать то, что им делать не хочется. А девочкам хочется красивое новое платье во все времена. Мода — это лишь лаборатория идей. Вряд ли Барбара Крюгер так ополчится на НИИ, которые разрабатывают новые лекарства. А ведь красивое платье часто выполняет для женщины функции психологического болеутоляющего. А хороший парикмахер может сделать то, что не удается грамотному психотерапевту. У каждого своя работа, и порицать работу других людей — самое неблагодарное занятие. Потому что заканчивается этот диалог вопросом на вопрос: а зачем нужна твоя работа? Ведь, наверное, человечество не погибнет, если не увидит нового произведения Барбары Крюгер? И вот заметьте, люди моды никогда не ставят под сомнение необходимость существования художников, а художники очень часто позволяют себе ставить под сомнение необходимость существования людей моды. Что же касается журналов… L’Officiel сообщает о новостях моды, а «Артхроника» рассказывает про новое слово в арт-мире… И что? Значит ли это, что «Артхроника» зомбирует коллекционера, заставляя купить ненужные ему произведения Барбары Крюгер? Вряд ли.
В: Как вы оцениваете сотрудничество звезд искусства с модными домами? Картина, превращенная в сумочку, — разве это не унижение миссии художника, с одной стороны, и симптом творческой импотенции дизайнеров одежды — с другой?
О: Но ведь дизайнерский дом волен выбирать, кому он заплатит за картинку на сумочке, художнику Принсу или дизайнеру Джанини, правда? Так что вопрос про импотенцию отметается сразу. Сотрудничество звезд арта и модных домов скорее подчеркивает развитие современного искусства, возможность для художника выйти за пределы профессиональной тусовки и стать масштабно известным и, не побоюсь этого слова, культовым персонажем при жизни, а не после смерти. Такие понятные формы пропаганды искусства, как мода, позволяют сделать арт достоянием людей, которые и не задумывались о том, что искусство — это их чашка чаю. И что во всем этом плохого, скажите, пожалуйста?
В: Коллекционируете ли вы искусство?
О: Я бы рада, но на это удовольствие нужно либо свободное время, либо деньги. Пока что я не могу похвастаться излишком того и другого. Но у меня есть несколько любимых произведений, среди которых голубая пионерка Даши Фурсей, белый медведь Андрея Бартенева, разноцветные «Три богатыря» Аглаи Феневой. Вот жду пополнения моего маленького собрания — Айдан Салахова все обещает прислать черные железные трусы от Ани Желудь.
