Эллен Блуменштайн, директор Института современного искусства Кунстверке © Edisonga / Предоставлено пресс-службой музея
ЮЛИАНА БАРДОЛИМ поговорила с директором Института современного искусства Кунстверке о скандальной выставке, посвященной леворадикальной террористической организации РАФ, отсутствии собственных тем у современного искусства и необходимости заботиться о зрителе.
Фракция Красной армии (РАФ) – немецкая леворадикальная террористическая организация, действовавшая в ФРГ и Западном Берлине. Основана в 1968 году, в 1998-м объявила о самороспуске. Ответственна за совершение 34 убийств, серии банковских налетов, взрывов военных и гражданских учреждений и покушений на высокопоставленных лиц.
В 2005 году в Институте современного искусства Кунстверке была задумана выставка «РАФ: миф». Еще до открытия проекта он встретил решительное сопротивление со стороны властей, а родственники жертв, погибших от рук террористов, направили письмо канцлеру Германии Герхарду Шрёдеру с жалобами на предстоящую выставку, по их мнению, оправдывавшую терроризм. Клаус Бизенбах, основатель и первый директор Кунстверке, отозвал заявку на финансирование. Однако необходимые средства были собраны в результате открытого аукциона в поддержку организаторов. Свои работы предоставили художники Дуг Айткен, Моника Бонвиничи, Франсис Алюс, Карстен Хеллер, братья Чепмен, Андреас Гурски и др. Благотворительную поддержку проект получил из Голландии и Швейцарии, а также со стороны бывшего министра внутренних дел Германии Герхарда Баума.
Новыми кураторами проекта стали Эллен Блуменштайн и драматург Феликс Энслин, сын участницы РАФ Гудрун Энслин. На выставке, получившей новое название «О терроре: выставка РАФ» были экспонированы около сорока работ различных авторов (Йозеф Бойс, Йорг Иммендорф, Герхард Рихтер, Зигмар Польке), прямо или косвенно затрагивающих историю организации, а также связанные с ней документы и репортажи из СМИ.
– Эллен, я хотела бы начать с разговора о выставке про РАФ в Кунстверке, которую ты курировала, потому что она первым делом упоминается рядом с твоим именем и уже стала частью твоего имиджа. Важно это еще и потому, что наше интервью выйдет на сайте российского журнале об искусстве, а левые взгляды стали вновь очень популярны в России, особенно в художественных кругах. Но про Фракцию Красной армии, как показала практика, мало кто знает вообще.
Для начала небольшой экскурс. В Германии в 60–70-е годы было большое число различных леворадикальных группировок, которые, в первую очередь, конфронтировали с фашистским прошлым ФРГ. РАФ держалась на определенной дистанции от всех остальных, но очень активно позиционировала себя в медиапространстве. Ее члены знали, как правильно себя преподнести, и это было частью их феномена. Нельзя забывать, что в результате их активности погибали реальные люди. Но благодаря их действиям началась многолетняя общественная дискуссия и реальные перемены в обществе. Между окончанием Второй мировой войны и падением стены лежат четыре десятилетия. И если кому-то интересно что-то узнать о ФРГ этого периода, необходимо понимать, что РАФ была регулирующим клапаном и проекционной плоскостью. Как должна жить Германия дальше с ее прошлым? Сможет ли она обрести новое самосознание?
В 1985 году Штефан Ауст, главный редактор журнала «Шпигель» и журналист, который оказал большое влияние на то, каким именно образом история РАФ была рассказана обществу, написал книгу «Комплекс Баадера-Майнхоф» о первом поколении фракции. Книга стала азбукой для молодежи, ее прочитал каждый подросток. Это объясняет, почему так солидарны были художники, чьи работы были посвящены этой теме и в которых РАФ представала то как симптом, то как зеркало, помогавшее оценить и проанализировать общественную действительность ФРГ.
– Что ты хотела достичь этой выставкой? На какие мысли натолкнуть зрителя?
Я мыслю и действую политически, но не нужно смешивать мою работу как куратора и мою личную политическую активность, хотя они и имеют общие основания. Выставка открылась спустя 30 лет после возникновения самой РАФ, но предмет ее эмоционально насыщен до сих пор. Свою задачу я видела в том, чтобы показать механизмы функционирования общества в 70-е годы, работы как общественные реакции на текущую политическую ситуацию. Искусство в большей степени работает с травмой, чем с тем, что вызвало ее в реальности. Мне кажется, художественная выставка гораздо сильнее резонирует в коллективном сознании, чем кинофильм, хотя кино посмотрит больше людей.
– Граница между политическим искусством и политической борьбой становится все менее заметной: художников арестовывают за их искусство, подвергают репрессиям. Если смотреть на РАФ с этой позиции, наверное, ее членов можно тоже считать отчасти художниками?
Самое интересное в истории с РАФ – это то, что самого сильного эффекта они добились только тогда, когда основные участники группы были уже арестованы. Пока они были на свободе, им приходилось в основном заниматься элементарным криминалом. С исторической дистанции теракты, нападения на банки и магазины не повлияли никак на дальнейшие развитие общества в отличие от последующих судебных процессов. Юридическая система 70-х представляла собой абсолютно авторитарную, закостенелую машину, ничуть не изменившуюся со времен Третьего Рейха.
Например, многие прокуроры и судьи смогли сохранить свои места после 1945 года. РАФ взломала эту систему, сделала ее открытой для общества. Она пренебрегала правилами, делала публичные жесты. Члены фракции были первыми, кто публично игнорировал ритуалы: встать, когда судья входит, говорить только с разрешения и т.д. Видимо, это было похоже на историю с Pussy Riot. Символические акты, дающие общую картину того, что происходит в системе, в который мы живем. Это было похоже на перформанс. Надо добавить, что лидеры РАФ Андреас Баадер и Ульрика Майнхоф имели прекрасное эстетическое чутье.
Эллен Блуменштайн и Недко Солаков © KW Institute for Contemporary Art, Berlin Foto / Photo: Jakob Hoff, 2013
– Всем моим собеседникам я задаю один и тот же вопрос об избалованности публики. О том, что каждая следующая акция должна быть более радикальной и жесткой, чем предыдущая, чтобы вызвать хоть какую-то реакцию. Сегодня, если тебя не арестовали, вряд ли кто-то о твоей акции вообще узнает.
В Германии не так. Артур Жмиевский, будучи куратором последней Берлинской биеннале, сознательно перешел границы, поставив активизм в художественный контекст. Но по моим наблюдениям, это может направить людей в другую сторону. Они снова начнут любоваться абстрактным искусством, а не проявлять собственную активность. Просто на данный момент нам и нашему образу жизни ничего конкретно не угрожает.
– Но если здесь не хватает собственных проблем, то они импортируются. Немецкое искусство на данный момент занято проблемами других стран. Например, много работ, посвященных современным военным конфликтам. Но эти проблемы – проблемы чужие и не воспринимается серьезно, потому искусство за подобные темы и не берется по-настоящему. А собственных тем нет.
Согласна. Но каковы альтернативы? Есть постоянная тема: немецкая самоидентификация, базирующаяся на немецкой истории. Но есть масса художников и зрителей, которые до смерти устали от постоянного самобичевания. Можно, к примеру, поразмышлять на тему роста праворадикальных настроений в обществе. Но по сравнению с Сирией или Россией это будут проблемы благосостоятельного общества, не имеющие отношения к реальной жизни большинства граждан.
– А в темпе вальса двигающийся на нас финансовый кризис? Почему он и связанный с ним буржуазный кризис не может быть темой искусства?
Скоро будет. Пока все очень абстрактно, финансовый кризис затронул области, далекие от Германии, а Германия от кризиса только выиграла. Но ты права, у нас есть свои проблемы. Наше общество разлагается очень быстро, и с последствиями этого нам придется столкнуться напрямую.
– Какое место должно занимать искусство по отношению к обществу? Если вообще потребность в провокации?
Искусство – это не всегда активизм. Везде есть своя логика. Но есть другой вопрос, который кажется мне важным: может ли искусство быть трибуной для политического высказывания? Большинство площадок делают занятные мероприятия и развлекают публику. При этом общее развитие культурных процессов чудовищно консервативно. Недавно была большая дискуссия на тему «Культурный инфаркт», где все крутилось вокруг установки, что в Германии слишком много культурных мест, половину из которых давно пора закрыть. И вообще культура сжирает слишком много денег, в музеи никто не ходит и так далее. И закономерно возникает вопрос, для чего нам вообще нужна культура?
– И в каком направлении ты будешь двигать Кунстверке?
Мы будем устраивать тематические выставки, как та, что была посвящена РАФ, но также мы будем делать персональные выставки художников, которых мы считаем интересными и важными. Нас интересует публика. Наши зрители – это в большей степени представители международной художественной среды или просто широкая публика. Кунстверке – не музей, и сюда не придет просто турист, который не хочет гулять под дождем. Это должно быть максимально открытое место, обращенное к непрофессиональной публике, но не с целью ее развлечь, а с призывом задуматься и пережить нечто важное вместе.
Речь идет не только об интеллекте, но и о теле, эмоциях. Это похоже на выставку про РАФ. Фракция Красной Армии была феноменом, который в Германии задел лично каждого, эта тема до сих пор беспокоит и волнует общество. Одна из задач Кунтсверке – поднимать и обсуждать подобные вопросы, лежащие на стыке общества и искусства.
– Мне кажется, что социально-политические темы, столь нелюбимые многими художниками, могут сыграть хорошую роль для популяризации искусства. Общественно значимая тема художественный выставки адресуются гораздо более широкой аудитории, чем исключительно художественный дискурс.
Но таких эмоционально насыщенных тем немного. В виде альтернативы мы будем делать и чисто художественные выставки. Но мы хотим работать с художниками, которые сознательно задумываются о зрителе, хотят говорить с ним напрямую, хотят быть услышанными и понятыми. Вполне возможно, я покажу на выставке и абстрактную живопись, дело ведь не только в политическом содержании.
Я пытаюсь ответить на один простой вопрос: зачем мы вообще занимаемся искусством? Почему искусство до сих пор является чем-то особенным?
– Ты себя саму считаешь художником?
Нет.
– Может быть, тогда кем-то вроде театрального режиссера, который с одной стороны – художник, а с другой – организатор?
Нельзя так просто сравнивать функции художественного производства с театром. В театре актер в меньшей степени художник, чем просто художник, главная творческая единица в театре – режиссер. В этом смысле мне интересны взаимоотношения между художниками и куратором. В последнее время много говорится о том, что художники все чаще чувствуют себя ущемленными, а кураторы занимают все больше места. Но куратор не может быть художником. Художник находит форму собственному выражению идей, и это то, чего я не умею.
Художник не делает работу для других. В его случае импульс идет изнутри. Для куратора импульс исходит извне. Как куратор ты пытаешься взаимодействовать с темой, или же ты должен быть тем, кто интересуется зрителем и его потребностями. Это различные задания, и между ними не может быть конкуренции.
– Медленно мы подходит к трем священным «К». Вместо Kinder, Küche, Kirche (нем. дети, кухня, церковь) в искусстве мы имеем Künstler (художник), Kurator (куратор) и третья буква «К» соответствует критику. Думаю, сегодня слегка не хватает критиков. Они описывают мероприятие и в последнюю очередь пытаются ответить на вопросы художников и кураторов. На пресс-конференции в музее ты однажды сказала, что хочешь, чтобы твою работу подвергали критике. Но критике со стороны кого?
Сейчас действительно не хватает профессиональной художественной критики, потому что критики обычно не задаются вопросом, в чем их функция. Для кого они пишут на самом деле? Что пытаются сообщить? И какую ответственность он несут?
То, что я чаще всего читаю в текстах и статьях – исключительно вопрос власти и силы. Хотя на самом деле художественный критик играет роль посредника, который с позиции привилегированного зрителя пытается что-то понять и передать свой собственный опыт читателю.
– Ты говорила, что хочешь сотрудничать с театральными институциями. Театр в последнее время как-то уж слишком ревниво поглядывает в сторону современного искусства. Думаю, это связано с тем, что театр постепенно теряет роль публичной трибуны, а в искусстве стали происходить очень заметные и влияющие на общество события. А за что ты любишь театр?
Театр думает о публике гораздо больше, чем искусство. И конечно, зависит от публики гораздо сильней. И это меня интересует в первую очередь: как может зритель оставаться активным и не превращаться в абстрактное тело? Проблема театра заключается в том, что зритель в нем видится так, словно он лишен памяти и интеллекта. То, что делает искусство искусством – это не знание истории искусства, а опыт. Выставки, которые я видела раньше, непосредственно влияли на мои последующие проекты. Но мне нравится театр тем, что он ориентирован на коммуникацию, что в искусстве бывает редко. Искусство мне нравится только в том случае, когда я чувствую, что оно обращается лично ко мне.
Вопросы задавала Юлиана Бардолим
Материалы по теме:
Катрин Беккер: «Искусство, которое реагирует на события сегодняшнего дня, не представляет интереса для серьезной коллекции», 23.04.13
Движение «Оккупай»: «Левая направленность официальных художественных институтов – это фейк», 04.02.13
Кирилл Серебренников: «Театр всегда был зависел от современного искусства во всех направлениях», 16.11.12
Кристоф Таннерт: «Когда художник понимает, что искусством он ничего не добьется, он должен оставить искусство», 02.11.12
